Статьи

В специальном выпуске журнала #37 представлены знаменитые фламандские сюжеты и символы 16-17 веков, исторически ставшие основными для развития интернациональных традиций. На открытой лекции в новом пространстве Левашовского хлебозавода генеральный директор Государственного Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский рассказал о том, как классическое искусств и великие «старые» музейные коллекции становятся основой современного музейного диалога.

Среди изделий из серебра, созданных европейскими мастерами XVII столетия, в коллекции Эрмитажа особенно впечатляют огромные овальные блюда, чей размер достигает одного метра. Объединяет серебряные блюда схожесть оформления: на зеркале (дне блюда) располагаются многофигурные композиции, а широкий борт заполнен растениями и плодами, среди которых иногда вплетены птицы. Эти так называемые нарядные, или роскошные, блюда — Prunkplatten — особенно характерны для аугсбургского барокко.

С середины XVII века Аугсбург занимает ведущую роль среди центров по производству художественного серебра. Мастера создают множество изделий, часть из которых сохраняет традиционные формы, а какие-то, например блюда, претерпевают метаморфозы, превращаясь из предмета сугубо утилитарного назначения в предмет роскоши. Prunkplatten чрезвычайно соответствовали духу и стилю своего времени. Сплошь украшенные великолепной чеканкой, практически не имеющие глубины, с волнистым краем по широкому борту, плавно перетекающему к центральной части, которая неизменно была заполнена сложной многофигурной композицией, они являлись отражением вкусов эпохи барокко, с характерными для этого стиля пышностью и грандиозностью. Будучи вначале бытовыми предметами, названные изделия выходят за рамки прикладного искусства и становятся своего рода картинами, выполненными из благородного металла. Они предназначались в первую очередь для украшения парадных помещений в домах состоятельных бюргеров. Иметь такие предметы в интерьере было очень престижно — они являлись показателем богатства и образованности.Prunkplatten создавали такие первоклассные мастера, как Иоганн I Шеппих (мастер примерно с 1650 года), Абрахам II Варнбергер (мастер примерно с 1664 года), Пауль Грилль (мастер с 1638 года), Иоганн I Миттнахт (мастер примерно с 1671 года), Иоганн Баптист II Вайнольд (мастер примерно с 1664 года). Большинство этих имен принадлежит ювелирным династиям Аугсбурга, и потому неудивительно, что мастерство названных ювелиров выходит далеко за рамки простого ремесла. В их работах поражает превосходное качество чеканки, рельеф которой варьируется от совершенно плоского на заднем плане до горельефа на переднем, что позволяет передать пространственную глубину.

На зеркале блюд чаще всего помещали библейские сцены или картины античной истории и мифологии. Как правило, эти изображения восходят к гравюрам. Широкий борт декорировали цветами и плодами так плотно, что практически не оставалось незаполненного места. Природные объекты выполнены с натуралистической точностью, за исключением одного нюанса: соразмерность изображенного не всегда соблюдена, что обусловлено необходимостью создания гармоничного «венка», который является, по сути, обрамлением главной сцены. В этих фруктовых или фруктово-овощных связках, выполненных в высоком рельефе, в изобилии представлены плоды, которые бюргерство могло видеть у себя на столе. Хорошо узнаваемы лимоны, персики, инжир, груши, виноград, грецкие орехи, стручки бобовых, капуста, различные корнеплоды.

Серебряную поверхность блюд могли покрыть позолотой полностью или частично, например выделив кожуру отдельных фруктов. Интересен прием, когда обрамление дополнено объемными воспроизведениями плодов; эти воспроизведения прикреплены к борту винтами. Их форма точно повторяет природные образцы: мы безошибочно узнаём лимоны, грушу и яблоко, вызолоченная кожура которых контрастирует с остальной поверхностью изделия. Один из лимонов изображен наполовину очищенным, со спиралью срезанной кожуры. Сказанное отсылает нас к знаменитым живописным голландским натюрмортам XVII века, на которых нередко можно встретить именно такое изображение этого цитруса.

Это неслучайно, как неслучайны и все остальные элементы натюрморта. Предметы в изобразительном искусстве того времени часто содержат скрытую аллегорию, и зачастую одна и та же деталь может нести прямо противоположные значения, которые зависят от контекста произведения в целом. Известно, что лимон с аккуратно срезанной кожурой являлся символом чувственных наслаждений. С другой стороны, привлекательный внешне и кислый внутри, он указывал на двуличность и символизировал обманчивую привлекательность земных удовольствий. Орехи служили символами жизни и плодородия, их традиционно связывали с браком и деторождением. Гроздь винограда и гранат — жертва Христа, яблоко — напоминание о первородном грехе. В целом изображение спелых плодов отождествлялось с богатством и процветанием.Любуясь этими роскошными блюдами, невольно ловишь себя на мысли, что борт изделия не второстепенен по отношению к центральной части, в которой, казалось бы, должен быть заключен основной смысл произведения. И борт, и центральная часть воспринимаются равнозначными и не вступают в противоречие, а гармонично дополняют друг друга. Очевидно, что убедительно передать дары природы было очень важно для мастеров. Вспомним: натюрморт, новый жанр станковой живописи, в XVII столетии переживал свой расцвет. Популярность этого жанра не могла не отразиться и в других видах искусства. Представляется очевидной мысль, что композиция серебряных блюд Prunkplatten восходит к живописным изображениям в окружении цветочных и плодово-цветочных гирлянд, таким как «Бюст Девы Марии в гирлянде фруктов» Яна ван ден Хекке Старшего и «Гирлянда фруктов, обрамляющая картуш с изображением Оплакивания» Йориса ван Сона.

Изображения цветочных и плодовых гирлянд, окружающих какой-либо религиозный образ, восходят к обычаю украшения икон в католической церкви венками из живых цветов и плодов. Художники, в отличие от мастеров живых букетов и гирлянд, могли компоновать цветы и фрукты согласно своему замыслу, вне зависимости от времени цветения либо созревания плодов того или иного растения. Такие изображения не всегда характеризовались скрытым символизмом, иногда растения были объединены исключительно по декоративному признаку.

Красота плодов и цветов, отображенная в живописи или серебре мастерами XVII столетия, наделенная аллегорическим значением или нет, невероятно притягательна и заставляет нас бесконечно восхищаться искусством природы и человека.

Екатерина Абрамова
научный сотрудник Отдела западноевропейского прикладного искусства
Государственного Эрмитажа

Современные рынки, Бокерия в Барселоне или Гранд-базар в Стамбуле, мало чем отличаются от фламандских рынков XVI века в Брюгге и Антверпене: каждый — со своим беспорядком, толчеей, выкриками, острыми запахами свежих продуктов и специй. Покупатели неспешно прогуливаются между рядами со свежими фруктами и морепродуктами, хамоном и чоризо или восточными специями. Продавцы зазывают к себе, всячески нахваливают свой товар («Груши — просто мед»), предлагают попробовать, все вокруг насыщено запахами кофе и свежего хлеба.

Рынок, почти неизменный в своей простоте со Средних веков до наших дней, является лучшим примером торговли «из первых рук», когда покупатель напрямую, «глаза в глаза», вступает в контакт с продавцом самого свежего товара. И конечно, на рынке принято торговаться.

В созданной еще в XIII веке «Книге ремесел» Этьен Буало описал меры контроля за качеством продуктов на парижских рынках: размеры пошлин, места продаж, сроки реализации продуктов. «Есть резон, чтобы съестные припасы попадали прямо на открытый рынок и можно было видеть, доброго ли они качества и честно ли изготовлены или нет». Например, всю свежую морскую рыбу, прибывшую в Париж, надлежало продать в тот же день, уличенных в ее хранении и продаже дольше положенного срока — штрафовали, а всю негодную рыбу контролеры должны были тут же выбросить в Сену .

Первые рынки в Средние века сначала стали появляться в местах пересечения торговых путей и речных переправ. «Но купцы не любили таких рынков и ярмарок, которые образовывались сами собой и не имеют сильного покровителя. В ту пору шутить с этим не приходилось. Собрались купцы, раскрыли возы, а хищный рыцарь тут как тут. Налетел со своими людьми, ограбил купцов дочиста и был таков. Кому жаловаться?»

Иначе дело обстояло, когда рынок образовывался по уговору. Ограбить такой рынок было небезопасным, потому что за купцами стоял сильный барон. Рынки, находящиеся под защитой, процветали и становились центрами развития торговли.

Хотя рынки, как правило, функционировали раз или два раза в неделю, обычно по средам и субботам, в остальные дни деятельность не прекращалась. Ремесленники сидели за работой, купцы готовили товары. В рыночный день все оживало: из окрестных деревень съезжались крестьяне со своими пищевыми продуктами, происходил их обмен на другие рыночные товары. Когда вокруг рынков вырастало поселение, торговля не ограничивалась рыночными днями. Так вокруг этих рыночных поселений, которые первоначально возникали около замков, монастырей, усадеб, стали появляться города. В процессе рождения городов рынки сыграли важнейшую роль, но и сами города оказались мощнейшим стимулом распространения и развития торговли. При этом все привилегии контроля над рынком перешли к городской общине.

На рыночной площади сосредотачивалась вся жизнь города, рынок был в буквальном смысле его сердцем. В XII–XIII веках на рынке, иногда прямо под открытым небом, заседал городской совет, исполняли свои обязанности городские судьи. Ратушу строили почти всегда на рыночной площади. Тут же «помещались виселица и позорный столб, пока отцы города не находили, что они без малейшего ущерба для его достоинства могут быть вынесены на стены».

С середины XIII века начинается период расцвета Фландрии. Брюгге становится одним из самых оживленных европейских портов, в котором встречались купцы разных стран: англичане, немцы, скандинавы, испанцы, французы. Всевозможные товары удивляли своим изобилием. Фрукты, мясо, соленая и свежая рыба, мед, соль, сыры, вина, весь ассортимент пряностей и благоуханий, лекарства, сукна местного производства, французские, английские, итальянские и немецкие, товары из шелка, меха, кожи, шерсть, золото, серебро, сталь, горшки, посуда, всякая мелочь… Продукты Русского Севера привозили во Фландрию из Новгорода : меха (соболь, горностай, бобер), кожи, мед, воск, лён, пенька, сало.

В конце XIII века был составлен каталог товаров, прибывавших в Брюгге из разных стран, который завершался так: «Ни одна страна по обилию товаров не может сравниться с Фландрией». Фламандский рынок XVI века описан в романе о Тиле Уленшпигеле:

Уленшпигель со своими негодными приятелями был на рынке в Брюгге: там по субботам базарный день. Были здесь башмачники и латальщики, в отдельных рядах старьевщики, miesevangers, то есть птицеловы из Антверпена, по ночам ловящие с совами синиц, торговцы птицей, бродяги, подбирающие собак, кошатники с кошачьими шкурками для перчаток, нагрудников и оторочек, всякие покупатели, горожане, горожанки, прислуга, работники, пекари, повара, кухарки, все вперемежку, продавцы и покупатели с криком и бранью, одни расхваливали товар, другие хаяли его.

Шарль де Костер. Легенда об Уленшпигеле. 1867

Огромный переворот в торговле был произведен географическими открытиями. Когда в 1499 году португальские корабли привезли в Лиссабон первый груз перца и ликование донесло весть об этом событии в Венецию, то гордая республика «оцепенела от ужаса». И хотя португальцы делали всё возможное, чтобы не упустить свалившуюся на них монополию на торговлю восточными пряностями, Лиссабону из-за его отдаленного положения торговой столицей стать не удалось, так что европейским рыночным центром сделался Антверпен, одолевший своего старого соперника — Брюгге. В этот центр обмена между Севером и Югом потянулись корабли из Лиссабона, именно здесь начали устанавливать окончательные цены на товары. Из Англии шли сукна и металлы, из Германии — текстиль, металлы, краски, рейнское вино, стекло, Франция ввозила вино, соль, материи, Италия — шелк, бархат, парчу, из Испании везли фрукты, сахар, шерсть, из Португалии — восточные товары. Морские перевозки, начавшие развиваться с середины XIV века, теперь сделались господствующим типом торговых отношений. Главным последствием установления прямого сообщения с Индией стало удешевление восточных товаров, и их потребление выросло во много раз. С антверпенского рынка они расходились к югу во всех направлениях.

Открытие Америки произвело переворот в товарном рынке. Оттуда появились новые, незнакомые Европе продукты: картофель, маис, табак, какао, ваниль, ананасы. Часть товаров, которые раньше привозились с Востока, были найдены в Америке, и они оказались лучших сортов: кофе, сахар, хлопок.

Рынок был также излюбленным местом для заключения сделок и устройства семейных дел. Доказательством тому, что рынок находился в самом сердце целого мира отношений, может служить сама мудрость пословиц. Вот несколько примеров: «Все продается на рынке, кроме молчаливой осторожности и чести»; «Покупая рыбу в море [до ее вылова], рискуешь получить только ее запах». Ежели ты недостаточно знаком с искусством покупать или продавать — что же, «рынок тебя обучит». На рынке никто не бывает один, посему «думай о себе самом и думай о рынке», то есть о других. Итальянская поговорка гласит, что для рассудительного человека «лучше друзья на рынке, чем монеты в сундуке». Для сегодняшнего дагомейского фольклора противостоять соблазнам рынка — это признак мудрости. «Если торговец кричит: “Зайди и купи!”, разумно будет ответить: “Я не трачу сверх того, что имею!”».

Торговцам становилось тесно на рыночной площади, они выплескиваются на соседние улицы, каждая из которых делается своего рода специализированным рынком: рыбным, овощным, птичьим и т. д. Близлежащие улицы заполонены лавками, торгующими ежедневно. Сперва это были мастерские булочников, мясников, сапожников, кузнецов, портных и прочих ремесленников, торговавших в розницу. Поначалу ремесленник должен идти продавать свои изделия на рынке. Городские власти, заботящиеся о защите интересов потребителя, навязывают это ремесленнику: рынок проще контролировать, нежели лавку, где каждый становится сам себе хозяином. Но довольно скоро ремесленник начнет продавать в собственной лавке — как говорили, «в своем окне» — в промежутке между рыночными днями. Таким образом, эта перемежавшаяся деятельность делала из первой лавки непостоянное место торговли, нечто подобное рынку. Если крестьянин отправлялся на рынок продавать свои продукты, чтобы сразу же купить одежду или предметы, в которых он нуждался, то и ремесленник тратил деньги, вырученные за собственный товар, на мясо и хлеб.

Вскоре на смену ремесленникам пришли продавцы-посредники. Они сами не производили товары, которые продавали, а покупали их у ремесленников с целью перепродажи. Про таких говорили: «Лавочник, всё продающий, ничего не изготовляющий».

Одной из основных причин расцвета лавок была торговля в кредит. Лавочник охотно отпускал товар в долг постоянным клиентам, записывая задолженность мелом на стене или запоминая при помощи двух деревянных дощечек, на которых совместно делались зарубки: одна дощечка оставалась у продавца — булочника или мясника, а вторая — у покупателя.Лавки завоевывали, «пожирали» города. Есть множество свидетельств о быстром росте лавок. Лопе де Вега в 1606 году писал о Мадриде: «Все превратилось в лавки». Будущее экономики было за торговцами.

Фото: Константин Лысенко, Санкт-Петербург, 2023

Сад Эрмитажа наполняется цветами, – весна! Пока первоцветы готовятся показать первые бутоны — восхищаемся розами с картин Эрмитажа в серебре. «Русские самоцветы» и Эрмитаж создали новый тренд, остро модный и притягательный, как может притягивать искусство 16-го века. Особенно когда оно у твоего сердца.

Татьяна Полякова, автор и куратор проекта: 
«Розы Зимнего дворца… В моем скромном гербарии полевых и луговых цветов и растений деревенского летнего детства — именно им посвящена коллекция брошей в серебре 925 пробы  и перегородчатой эмали — роз не было. И быть не могло. Капризные и самовлюбленные многолепестковые красавицы предпочитали дворцы и оранжереи столиц.  Свои первые дивной красоты соцветия в раннем детстве я увидела в залах Эрмитажа. Так в моей жизни появились эти зимние розы Зимнего дворца. Нам с ювелирами «Русских самоцветов» представилась возможность вернуться в залы и вдохновиться винтажными соцветиями. Из эмоций детства, по памяти сердца и души родились эти броши. Сошедшие с холстов великих мастеров нидерландской живописи XVII века. Честь и удовольствие. Слова благодарности Государственному Эрмитажу за доверие».

Выставка «Скульптура Флоренции в ХV веке», открывшаяся 29 марта в Пикетном зале Зимнего дворца, еще раз показала универсальность коллекций, хранящихся в музее.

Хотя научный каталог итальянской скульптуры Возрождения вышел в 2007 году, многие произведения оставались (и остаются) в хранилищах и выставляются только эпизодически. Даже не затрагивая мраморные рельефы и бюсты в основной экспозиции, для временной выставки удалось собрать 25 работ в терракоте, гипсе, майолике, дереве. Дополнительным доводом явилось приобретение шести рельефов с изображением Мадонны с Младенцем из коллекции петербуржцев Ларисы и Олега Шушковых в 2019 году. К сожалению, две статуи из приходской церкви в Сан-Дженнаро (Италия, провинция Лукка), которые предполагалось показать в Петербурге и которые были включены в каталог, так и остались в Италии.

Как известно, колыбелью ренессансного искусства в начале ХV века стала Флоренция, причем тон задавали именно скульпторы. Филиппо Брунеллески, Лоренцо Гиберти, Донателло, а позднее Лука делла Роббиа, Дезидерио да Сеттиньяно, Антонио Росселлино, разработали новый подход к изображению человека и окружающего его мира, в том числе создав так называемый живописный рельеф. На путь ренессансного развития живописцы встали чуть позднее, и не исключено, что под воздействием своих коллег-ваятелей. Мраморные рельефы основоположников ренессансного стиля очень редки (Эрмитаж располагает только одной такой композицией, созданной Росселлино). Но крупные скульпторы работали вместе с учениками и помощниками, которые повторяли их произведения в дешевых материалах, что, очевидно, тоже приносило неплохой доход. В определенном смысле такие повторения открывали новые художественные возможности. Рельефы расписывались чаще всего в живописных мастерских, а затем получали оригинальные рамы, тоже создававшиеся специалистами в своем деле. Многие произведения, представленные в экспозиции, сохранили оригинальные обрамления и тот вид, в котором они могли использоваться в домашних капеллах зажиточных флорентийцев.

В период подготовки выставки была проведена большая реставрационная работа. Ряд расписанных рельефов расчистили еще в 1970–1980-х годах, работа над другими продолжалась практически до момента создания экспозиции. В результате во многих случаях открылись оригинальная раскраска и сохранившаяся позолота, активно использовавшаяся мастерами ХV века. Деревянные рамы также были укреплены и расчищены реставраторами Эрмитажа.

В итоге посетители выставки не только могли видеть рельефы, созданные в мастерских Лоренцо Гиберти, Дезидерио да Сеттиньяно, Антонио Росселлино, но и получили возможность сопоставлять их между собой. Так, рельеф мастерской Дезидерио «Мадонна, поклоняющаяся Младенцу», восходящий к мраморной композиции из Музея Виктории и Альберта (Лондон), экспонировался в двух репликах. Одна, поступившая из собрания А. К. Рудановского в 1920 году, отличается тонкой росписью с обильным использованием позолоты (кат. № 6). Рельеф, приобретенный недавно из коллекции Шушковых, практически лишен позолоты, она заменена охрой, красочная гамма — более простая (кат. № 7). Вероятно, данный вариант мог создаваться для менее обеспеченных заказчиков и стоил дешевле.

Аналогично различаются две композиции, изображающие Мадонну с Младенцем и святым Иоанном Крестителем, очевидно — повторяющие несохранившийся мраморный рельеф Бенедетто да Майано. Графу П. С. Строганову принадлежала реплика, деликатная по живописи, богато позолоченная и в чем-то напоминающая о картинах Сандро Боттичелли. Стоит отметить также хорошо сохранившееся деревянное обрамление (кат. № 10). Другой подобный рельеф кажется более грубым, что может объясняться поздними записями. Позолота здесь тоже отсутствует. И даже рама, хотя она и оригинальная, производит впечатление довольно примитивной (кат. № 11).

С именем Луки делла Роббиа со времен Джорджо Вазари связывается изобретение майолики, что позволило значительно обогатить палитру произведений скульптуры, сделать ее яркой и привлекающей внимание даже в полумраке средневековых храмов. Основное произведение мастерской делла Роббиа в Эрмитаже — монументальный алтарь «Рождество» — естественно, осталось в основной экспозиции музея. Зато в Пикетном зале удалось впервые показать редкую статую святого Себастьяна, привязанного к стволу дерева и пронзенного стрелами. Согласно недавним исследованиям, ее автором мог быть Марко делла Роббиа, а не его брат Джованни, как считалось ранее.

Наконец, отдельный раздел выставки составили бюсты из терракоты, так или иначе отразившие влияние Андреа Верроккьо, крупнейшего скульптора третьей четверти ХV века во Флоренции. Наиболее близок к работам мастера бюст Христа, который довольно точно повторяет облик Спасителя из группы «Христос и апостол Фома», созданной Верроккьо для фасада церкви Орсанмикеле во Флоренции и ставшей образцом для многих скульпторов, вплоть до первой четверти ХVI столетия.

Наиболее интересным произведением этого раздела выставки остается бюст юного святого, чье имя не удалось установить из-за отсутствия атрибутов. Иконографически он восходит к образу апостола Фомы из упоминавшейся уже группы Верроккьо. В то же время по качеству исполнения он превосходит аналогичные бюсты юных святых (в музеях Лондона и Берлина). Тонкая проработка лица юноши и прядей его волос позволила предположить, что бюст создан не только в мастерской Верроккьо, но и при его непосредственном участии. В то же время оказалось, что «Юноша-святой», принадлежавший великой княгине Марии Николаевне, дочери Николая I, некогда приписывался Леонардо да Винчи. Как известно, Леонардо провел в мастерской Верроккьо не менее семи лет (с 1469 по 1476 год), причем в конце этого срока скорее как полноправный сотрудник, нежели просто ученик. Он должен был в то время заниматься и скульптурой, о чем свидетельствуют заказы на конные монументы, которые он принимал позднее. Историки искусства много раз предлагали приписать Леонардо различные произведения пластики, однако, за исключением бронзовой статуэтки всадника на вздыбленном коне (Будапешт, Музей изобразительных искусств), эти атрибуции кажутся недостаточно обоснованными. Высокое качество исполнения бюста из Эрмитажа, а также сходство лица юноши с лицами ранних Мадонн Леонардо позволяют задуматься над возможностью участия мастера из Винчи в работе над бюстом.Выставка, первоначально планировавшаяся на 2020 год, как кажется, оказалась очень востребованной в 2022-м. И дело здесь не только в том, что было больше времени на подготовку произведений и издание каталога. Рассматривая трогательные и в чем-то наивные образы Младенца Христа, Богоматери, других святых, посетитель выставки не только открывал для себя светлое искусство Раннего Возрождения, но и невольно оказывался в атмосфере доброго и вечного, которого нередко не хватает в наше сложное время.